Часть первая. Страница 3

ПРЕДЫДУЩЕЕ

- Да не трогай же ты меня!
- Эли, там из милиции пришли....
- Из милиции? Ладно...


Я с трудом выдераю свою сознание из другого, теплого и уютного мирка... Я возвращаюсь на землю... Я не хочу здесь быть... Мне больно. Я тащусь к двери – она закрыта. Интересно, если "пришли" то где они? За дверью? Ах, ну да, это же из милиции... Она их не пустила. Она спросила: "Кто?" Ей ответили "Милиция!" И она пошла звать меня. Я открываю дверь. Мне плевать. Мне нечего скрывать, и некого бояться. Мы живем на первом этаже, и наша дверь никогда не запирается. Она старая, разбитая, деревянная. С хиленьким замком. Такую можно высадить двумя-тремя ударами ноги. Только когда нас нет дома мы запираем ее. В Москве 90 годов это фантастика.


За дверью стоит подтянутый молодой человек спортивного вида. Он протягивает мне удостоверение, я говорю ему:
- Заходите.
И пропускаю его внунрть. На его лице недоумение, он все пытается сунуть мне свою красную книжечку. Он представляется. Говорит про поступившее на нас заявление...
- Хорошо, говорю, хорошо... Проходите в комнату. Не в дверях же нам разговаривать... И не в коридоре... Чаю хотите?



Я иду в комнату, ему ничего не остается кроме как идти за мной. Я эмпат. Я умею ощущать людей. Этот молодой человек, как ни странно, - тоже. Это его качество, о котором он сам не подозревает, доводит его удивление до предела. Он не понимает, почему я зову его в дом. Он чувствует, что я не люблю ментов.
Я их и правда не люблю. Но во-первых, менты бывают разные. А во вторых я всегда с любым человеком веду себя так, как будто он имеет право на полное уважение с моей стороны. Пока он не убедит меня в обратном. Как часто это позволяло мне заставить людей отбросить дурацкий гонор и начать вести себя по человечески! Я на минутку пытаюсь посмотреть вокруг его глазами, и понимаю, что ему кажется, что он попал в зазеркалье.


- Извините, - говорю, – я плохо себя чувствую. Болею. – Я пытаюсь объяснить хоть что-то. Хотя бы свой ужасный вид.
- Как, Вы сказали, Вас зовут, Николай Сергеевич? Он кивает. Я смеюсь про себя – "Сергеичу", наверно, 23 года, а выглядит он вообще на 19. Неожиданно я замечаю, что он буквально сделал охотничью стойку, взгляд устремлен на комод. Там лежат пистолеты. Вальтер и Баретта. Он уже практически готов броситься, но не знает куда: к оружию или ко мне.
- Игрушечные, - говорю я, - посмотрите.


Он идет к комоду, он смотрит на пистолеты. Они выглядят очень убедительно. Еще бы. Я их так и выбирал из множества новомодных китайских пневматических самострелок. По убедительности. Мне может понадобиться оружие. Но иметь настоящий ствол в Москве 90 это самоубийство. Если ты, конечно, не обладаешь соотвествующим положением, связями. И деньгами. Я не обладаю. Я обычный человек. В моем положении иметь ствол – идиотизм. Но у оружия кроме функции поражения есть функция запугивания, сдерживания. И на самом деле она и есть основная. Если я смогу убедить, что у меня оружие, из которого я могу убить, это парализует противника. И это может мне помочь. Убить-то я могу и без оружия. Шнурком ботинка, ударом ключа в горло, брючным ремнем, голыми руками...
Мы разговариваем... У меня такое чувство, как будто меня насилуют, и я просто жду, когда это кончится и он уйдет. Мне больно. Мне все время больно. Я хочу чем-то эту боль заглушить... Я хочу обратно, туда где нет боли...

Воспоминание гаснет. Нет ни до, не после. Откуда я появился рядом с этой женщиной, в этой ободранной квратире? Куда я делся потом, закрыв дверь за млодым опером? Неизвестно. И никакой связи ни с сегодняшним днем, который начал прокручивать в памяти, начиная с того момента, когда Дженифер улегась на меня с этими ее "не пущу", ни с тем днем, когда я впервые ее увидел, прислоненную к деревянно стене дома, перпачканную в саже, и с остекленевшими глазами. И та женщина, которая трясет меня за плечо, не Дженифер. Эту женщину я ненавижу, потому что ради нее я обязан жить, а жить мне больно. И я люблю ее... Дженифер я на самом деле не люблю. Но ее нельзя оставлять одну... И вообще, я не знаю, тот я и этот я – разные люди, или один человек?

Стоп! Не надо пытаться вспомнить. Не надо сопоставлять! Не надо думать. Все это занимает время. Реальное. А его нет. Остаются секунды. Потоки воспоминаний почти не требуют времени, мой мозг уже работает в предсмертном режиме, когда за мгновение перед глазами пролетают годы, а вот потуги осознания – они секундоемки. Осознание придет потом – как озарение, как мгновенное вспышка... Если успеет, конечно. В любом случае – это теперь мой единственный шанс. Пусть воспоминания текут в произвольном порядке. Мне нельзя их направлять.

...В это время подтянуты молодой человек спортивного вида стоит в пыльном подъезде и сосредоточено морщит лоб. Вот, на его лице появилась удовлетворенная улыбка. В его мозгу начала оформлятся изящная оперативная комбинация...
ПРОДОЛЖЕНИЕ