ПРЕДЫДУЩЕЕ
Окно было открыто и в воздух в комнате был пропитан ночной свежестью, я подобрал с полу какой-то плед, завернулся в него, и мне стало совсем уютно. Было хорошо так сидеть, и впитывать в себя спокойное и уверенное дыхание старого дома, которое даже сегодняшняя трагедия не смогла разрушить. Нет, она не прошла бесследно, и дом вздыхал и сокрушался о недоброй и безвременной кончине домочадцев, но он был уверен – впереди будет новая жизнь, и был готов баюкать ее на своих ступенях, впитывая и усиливая радость и утешая горести.
Мне вдруг почудилось, что и я мог бы быть частью этой неспешной размерянной жизни, провести здесь годы, окруженный любящими родичами, сидя порой вот-так у чьей нибудь постели. Меня захватило ощущения сопричастности. Будто эта английская девочка и вправду была моей младшей сестренкой. И то сказать, она тоже осталась на свете одна одинешенька. Как и я. Правда, когда это произошло со мной, я был помладше.
Бабушка умерла, пристроив меня в интернат когда мне сровнялось 14, я почти не помню мать. Всю свою сознательную жизнь я знал, что я сирота. На вопросы о родителях бабушка всегда настойчиво и внушительно говорила: «Их всех убили белые! Запомни!». Я хорошо это запомнил, и на все вопросы именно так и отвечал, и так писал во всех анкетах. Хотя то, как настойчиво и внушительно бабушка это говорила, вызывало у меня сомнения – что то здесь было не так. Еще бы! Если бы вдруг их убили красные, разве бабушка рассказала бы мне об этом? Но я не сомневался в том, что они погибли, и наверное их гибель была не менее трагической, чем гибель родных Дженифер.
И еще. Для меня жизнь всегда была такой – суровой и бзжалостной. Дженифер же до сих пор росла в тепличном уюте благородной английской фамилии, окруженная любовью. Сегодня все для нее переменилось. Практически у нее не глазах погибли двое младших детей, мать и дед. Доктор, правда, сказал мне, что ее отец в море, то ли капитан крейсера, то ли что-то в этом духе. Но он вот уже несколько месяцев в плавании.
- Знаешь что? Бери-ка ты Сарку и валите-ка вы погулять.
- У-у.. – я мычу отрицательно.
- Давай, давай! Погода хорошая.
Погода хорошая и вправду, и вообщем-то гулять сейчас приятно. Но я не хочу. Я вижу признаки надвигающейся осени, а в них – свою смерть. Не то, чтобы я собрался помирать нынешней осенью, но умирание природы напоминает мне о том, что мне вообщем-то тоже нечего здесь делать. Я бы ушел, наверное. Нашел бы способ. Однажды, в том страшном январе, я попробовал.
В день, когда я стоял перед своей Женей, перед женщиной, в которой была вся моя жизнь, которой я отдал всего себя без остатка. Которую привык чувствовать каждой клеточкой своей души. В тот день, когдя я вдруг каждой клеточкой своей души ощутил, что ее больше нет. Нет моей Женьки. В ее теле незаметно поселилось какое-то чужое существо. Оно слилось с ней, вросло в нее. Оно пользуется ее памятью, оно одобрило и оставило без изменений многие ее вкусы, привычки и предпочтения. Но у него – свои цели в жизни. И я с ними плохо сочетаюсь. Меня это существо не одобрило.
Существо было расчетливым, холодным и эгоистичным. Оно не могло допустить, чтобы про него знали, оно не могло меня обмануть, одурачить, подчинить себе. Существо планировало жить в женькином теле либо без мужа вообще, либо с каким-нибудь таким, которым можно полностью помыкать, в крайнем случае – сосуществовать на условиях взаимовыгодного партнерства. Любовь сюда никак не вписывалась.
Женька сопротивлялась. Несколько лет, пока Существо пыталось подобраться к ней, шла упорная борьба. Впрочем, исход ее был заранее предрешен. И если бы я хотел об этом знать, то знал бы. Но я знать не хотел. Я хотел надеяться. Хотя в глубине души я понимал, что придет день, и все кончится.
А когда он пришел, я стоял перед ней и понимал, что я попал. Жить без нее я не смогу, и если бы она просто умерла, я бы умер вместе с ней. Но она продолжала существовать, где-то там, в глубине сознания овладевшего ей Существа. Продолжала бороться в слепом отчаянии, без надежды для свою агонию. В этот день, собственно, не произошло никаких особо решительных перемен. Просто до него ведущая роль принадлежала Женьке, а Существо пряталось в ее глубинах, надеясь в один прекрасный день перехватить контроль, а теперь все поменялось. Теперь главным было Существо. Теперь оно называлось Евгенией Михайловной Усышкиной, а моя Женька стала при ней бесправной приживалкой.
И тогда я смалодушничал. Я захотел уйти. На меня свалился слишком тяжелый груз. Обычно люди с таким не живут. Спиваются. Старчиваются. Кончают с собой. Сходят с ума. Я – сильнее прочих, но и для таких как я конец тот же. Человек, потерявший волю к жизни, постепенно перестает жить. Либо умирает где-нибудь тихо под забором, либо превращается в растительное существо. В тряпку.
Я не хотел, чтобы мои дети видели меня таким. И я знал, что я не могу убить себя сам. Но ведь зачем-то есть на свете арабские террористы? Если я забреду куда-нибудь в их деревню, они наверняка обрадаются, и убьют меня. И тогда я пошел, туда, откуда они приходили с ножами и самопальными взрывными устройствами. В восточный Иерусалим.
Я вдруг заметил, что Дженифер уже не спит. Ее глаза лихорадочно блестели в темноте, и она прямо таки вцепилась в меня взглядом. С чего бы это?
- Все хорошо, дорогая, пожалуйста спи, и я тоже пойду в постель, - и я начал подыматься.
- Не уходи! – она поймала меня заруку. – Побудь здесь, со мной, мне страшно!
- Глупости! Тебе совершенно нечего бояться. Давай засыпай, будь хорошей девочкой!
- Не уходи! - Ее жаркая ладошка тонко вздрагивалает, сжимая мои пальцы. Я осторожно перехватываю ее двумя руками, и кладу на одеяло.
- Дженифер! Нам обоим надо спать. Завтрашний день будет трудным.
Она не протестует больше, но ее взгляд продолжает вонзаться в меня, как будто она хочет меня выпить.
Я выхожу из комнаты, закрываю дверь, медленно иду по коридору. Меня почему-то трясет. Сейчас, наверное полночь.
Комментариев нет:
Отправить комментарий